Охваченный ужасом Орельен смотрел поочередно на каждого из присутствующих в комнате – с каждой минутой он жаждал осознать происходящее как невнятный сон, который совсем не сопоставлялся бы с реальностью. Больная фантасмагория, которая привиделась ему из-за кривых толков грязных сплетников о Монвеле во время клубных чаепитий; принятие происходящего как данности просто не укладывалось в его картину мира – он действительно был готов потерять чувства как сентиментальная дева. Окажись на месте устроителя подобного порочного общества кто угодно, кроме его друга, то он молча бы покинул пенаты разврата, однако же, судьба распорядилась иначе и оставаться немым после множества лет раболепного доверия он, как человек чести, не мог.

– Прошу прощения, могу ли я перехватить инициативу, чтобы подробно описать свои впечатления от данного «торжества» главному устроителю? – мужчина пытался выдавить ядовитую иронию, но получилось лишь передать раздражение от сжимающей альвеолы легких горечи, – Пожалуйста, не покидайте свой форпост, – мягко обратился Орельен к маршалу, оставляя на губах тень грустной улыбки, – Юность нуждается в защите от… Пагубного влияния, – стараясь осторожно подобрать лаконично описывающие всё его негодование слова, он покинул нижние залы с разрешения обоих сопровождающих. 

Какова бы не была величина сетования Ларуша, он собирался преподнести свои чувства Дьедонне в той манере, в которой, видимо, не слишком часто делились с ним его шаперон и прочая пестующая прислуга. Считая, что попотчевать фигляра «розгами справедливости» будет заслуженным, поймав провинившегося негодяя за плечо, Орельен без колебаний и лишних допросов одарил ланиты лорда двумя звонкими пощечинами.

– Пойдемте разъясняться, – строго декламировал он учительским тоном, озирая холодным выражением разжалобившееся лицо рыжего смутьяна. 

Словно конвоир, ведущий преступника на трибунал, Ларуш тащил мужчину, на полторы головы выше его самого, под руку к цокольному этажу музея; Монвель оправдывал свою причастность к элитному борделю тем, что организовывал изначально клуб не с целью создания места для фривольных встреч, а исключительно ради неформального общения между аристократами и буржуа, коих стесняют тысячи условностей их сословия. Разгневанный визави молчал, предпочитая сосредоточиться на своей возмущенной досаде, нежели отчаянных попытках Дьедонне объясниться. Не сдерживаясь в эксцессах, женатый шевалье даже позволил себе уронить несколько жемчужных слез без тени стыда, уподобляясь дешевой кокотке, которую с поличным застал офицер; тяжелая жизнь вынуждает человека выходить на извилистый путь и, к счастью, Ларуш и в половину не догадывался о всей «извилистости» выбранного Монвелем пути.

Мужчины огибали длинные и узкие коридоры с витающим пряным запахом и Дьедонне вписывался в сладострастную атмосферу порока, даже с выражением расстроенного ребенка – масляной парфюм, напомаженные медные волосы и авантажный брючный костюм с невероятным количеством мельчайших деталей; иди они чуть медленней, то и данную ситуацию можно было бы интерпретировать совсем иным контекстом. 

Представ перед военными, лорд изменил свою стратегию, – теперь тоскливые и жалобные интонации оставили его речь и он лишь устало вздохнул, опереточно касаясь пальцами переносицы, как обычно это делают мыслители на сцене. 

– Не беритесь судить так скоро, – начал он, встречаясь взглядом с Квинси, – Расходы на музей покрываются с большим трудом; Мирабелла алчна до своих пожитков, а потому на общественную деятельность мне остаются жалкие крупицы. В конце концов, залы для искусства должны быть столь же возвышенными, что и находящиеся в них. А небольшой спектакль с кражей, ах, это же просто детские шалости! Я хотел использовать для постановки настоящее колье, потому что… Того требует любой шедевр! И леди Дьедонне… – получив одобрительный кивок от Алоиса, Монвель продолжал, – Мы с Его Высочеством уже имеем определённую договоренность, всё было спланировано с самого начала: жандармы полностью подставные – сейчас они уже, должно быть, грозно гонятся за «преступником» на ретивых конях, это часть моего увлекательного сценария, который призван развлекать моих гостей. У них был невероятный шанс поучаствовать в краже музейного экспоната, не каждый может похвастаться таким интересным опытом! В конце концов, должен же и я разбавлять чем-то пресную рутину. Мне жаль, что вы оказались не больше, чем просто зрителями, но зато какого же узнать часть развязки в процессе! Впрочем, спланированное близится, – здесь его восторженность, которая нарастала с каждым предложением, убавилась и он тихо окончил, – к концу. 

Блэквелл с детским любопытством в глазах наблюдал за переменой Орельена, казалось что его бледность была очередной личной победой Блеквелла. В действительности, он не стремился разрушить чью-либо дружбу, это было бы мелочно и дёшево, однако он всегда находил нечто завораживающее в разочаровании морали. Косность благочестия утяжеляет несчастному жизнь и как легко он мог бы избавиться от ее пут, как бы свободно и счастливо мог жить, если бы не верил в сочиненные самим собой сказки! Сизиф тащит в гору невидимый камень своих выдумок! 

С этими мыслями юноша вернулся взглядом к своему возлюбленному, остановился на нем задумчиво, проводя решительную черту между идеалами Квинси и моралью Ларуша. 

Очевидно, что Дьедонне открылся куда более первому, потому что с давним своим другом имеет одну непривлекательную схожесть. Как бы Орельен не старался блюсти праведный и добродетельный образ жизни, если убрать поэзию благородства и оставить самую суть его мотивации, можно обнаружить жадное человеческое желание переделать мир под себя, взять город, украсить своими знамёнами. Эта же черта присуща и Монвелю, пускай он в ее исполнении, скорее скользящая внутрь тихо и незаметно змея, искусавшая жителей. Соблазняя людей, вредительствуя своим злополучным вмешательством в чужие жизни, он лишь старался оставить в ком-либо свой след. Он ищет принятия. 

Хорошо чувствуя людей, Дьедонне выстроил себе фасад, чтобы избежать крестового похода и до сих пор, ему это удавалось отменно. Блеквелл, сражающийся свирепо всю свою жизнь, дабы мир помнил своего смутьяна, его понимает. Должно быть, если бы Монвель не испытывал его терпение, стараясь навести свои порядки в душе юного кронпринца, они бы подружились. 

Блеквелл коротко сообщил о том, что предупреждение Квинси было весьма поздним, когда по этому случаю они остались одни, Фернанд поделился своими размышлениями о Дьедонне, добавляя: 

— Вы не поделитесь со мной тем, что он задумал? Я обещаю не нарушать Вашего доверия, какой бы мне не показалось сомнительной эта идея… Мне интересно, за какую идею я мог случайно быть отравлен. 

Речь Дьедонне показалась ему неубедительной, но большинство гостей в пылу веселья не нуждались в убедительности. По-крайней мере, Монвель выглядел очаровательно и красиво, с его внешностью, изяществом и умением владеть голосом — странно, что он до сих пор не построил головокружительную театральную карьеру. С другой стороны, ему не приходится ограничивать себя узким репертуаром ролей из чужих пьес, жизнь для него более яркая сцена, где он и постановщик, и актёр, и костюмер и мастер грима. 

Не случайным, а вполне осознанным жестом, губы Блеквелла капризно скривились, а взгляд потупился куда-то вниз. Не скажешь, что это обиженное дитя могло быть знаменитым маршалом.

Растянувшийся водевиль, что взбодрил окружающих мутной тревогой, резко окончился всё в той же буффонадной манере: растормошенная приказами Алоиса прислуга, осознав, что проблема «утопающего» решена, вернулась на берег, как и сам Квинси, тронутый обидной шуткой маршала. Когда Блэквелл и Хартстоун оказались на суше, подросток немедленно подошел к чете, декламируя всё недовольство вслух: 

– Фернанд, неужели Вы желаете, что бы я посадил Вас на цепь? – неосторожно бросил он в конце своей рацеи. 

Возвращаясь к предложению регента, подросток отправился собирать с девушкой раковины; сначала занятие это казалось ему абсурдно-глупым, – бесполезным хламом виделись ему подобного рода сувениры, но рассматривая рельефные завитки и складки, он нашел их вид несколько занимательным, несмотря на то, что поначалу абстрагироваться от брезгливости у мальчика получилось с трудом - всё же липкий мокрый песок и остатки водорослей неизменно вызывали отвращение. Лишь спустя какой-то промежуток времени Квинси, совладав с собой, позволил себе вложить еще влажную раковину в руку, а не просто лорнировать её пытливым взглядом. Параллельно этому поиску пляжных диковинок, Алоис самостоятельно начал разговор с Элизабет, – не самый приятный и отстранённый от дел, но время и место расположили его к тому, чтобы поделиться впечатлениями об этой поездке. Он упомянул непонятное ему поведение шахматной правительницы: болезнь её настораживала с учетом того, как внезапный теракт во дворце «гладко ложится» на ее самочувствие. Также принц позволил себе порассуждать о существах и документах, найденных на острове - столь опасные вещи, или вернее животные, точно не должны находится на территории их страны: 

– Как скоро Вы займетесь их обнаружением? Кажется, Господин Блэквелл нашел бумаги с описанием каждого… 

Выдвигая теории о почившем Хаттере, Квинси заходил в тупик, – не важно сколько он думал об самоназванном ученом, в итоге всё сводилось к тому, что этот человек казался ему просто сумасшедшим, – «Неудовлетворенное желание власти смешанное с амбициями в создании чего-то абсолютно нового породило из умершего просто жалкого, хоть и весьма опасного, человека…» 

Устав от променада под палящими лучами, Алоис вернулся к накрытому столу под навесом, встречая Фернанда нежным взглядом; зубоскалящая выходка не была забыта кронпринцем, но он был не в силах более отводить энергию на обиды: 

– А если мы были бы одни? Кто и как по Вашему спас бы Вас? – выдохнул он, принимаясь за принесенные давеча маршалом пирожные; скованно он даже уточнил как правильно ему стоит съесть инжир - неизвестные продукты отталкивали, пугая тем, что вкус их может быть чересчур выразительно-гадким, чтобы идти на такой риск, но доверяясь предмету обожания, он твердо отказался от прежних предубеждений. 

Погожий день медленно перетек в вечер, заливая оранжевым синий горизонт; морской бриз начал нести некую прохладу, знаменуя приход последней ночи пребывания в южном королевстве - заказанный регентом поезд отбывал завтра днем, о чем Хартстоун поведала присутствующим прямо на пляже. Сохраняя меры безопасности, точное время было известно ограниченному кругу лиц, а потому прислуга ринулась собирать вещи своих господ. Самих же гостей ждал званный ужин в кругу высокопоставленных лиц - небольшой бал для избранной шахматной королевой элиты, устроенный в знак перемирия. Перспектива провести остаток дня скучающей фигурой у стены не обрадовала Квинси, но он послушно последовал указаниям регента. 

Следующее же утро для подростка выдалось куда более красочным, когда на балконе его неожиданно выхватил из устроенных рутинных планов Фернанд; рефреном всю неделю звучали альковные вздохи, но последний морской променад запал Алоису переживанием столь глубоким, что ему понадобились долгие часы, в которых он помещался в свои теплые воспоминания, чтобы осознанно утопать в пережитом, как в самых ярких и чувственных фантазмах, укрепляя любовь свою доселе неизвестными переживаниями. 

Обратная дорога была мирной, хотя набравшись столькими впечатлениями, Алоису было досадно покидать солнечные земли. Сменяющиеся пейзажи вновь замерзли под холодами червонной зимы, насильно напоминая о том, что сейчас неспешно шествовал январь, а не запальчивый июль. Изогнутые черные линии ветвей, слегка припудренные снегом, тоскливой аркой сопровождали полу-пустые вагоны. Сереющее небо падало сначала на голые поля, но вскоре они сменились белыми саванами, укутывающими холодную землю. Короткий миг отдыха медленно подходил к концу, однако, несмотря на унылость погоды в червонном королевстве, суверены несли радостные вести, что уже успели, пускай и не официально, но просочиться в массы, а значит, торжествующая толпа с нетерпением будет ждать прибытия своих «героев», желая отметить удачно завершившиеся перемирие двух стран. 

Сначала причиной молчания Элизабет были предоставленные ей для чтения бумаги и словесная баталия между Ферном и Терезой - было сложно и внимательно вчитываться, и не терять нить разговора, и регенту приходилось несколько раз возвращаться к одному и тому же предложению, проверяя его на наличие хитрой игры слов или любой другой неудобной Червонному королевству уловки. Такая пассивность раздражала Хартстоун - не она ли собиралась взять переговоры почти полностью в свои руки, чтобы окончательно раздавить упрямство Зауэр и напомнить Алоису, что не стоит кусать ту руку, которая поддерживает его владениях порядок? Молчание виделось Элизабет фатальной ошибкой в дальнейших отношениях с подопечным - когда мальчик повернулся к ней после речи Блэквелла, в его глазах ей почудились вызов и презрение. Сколько бы девушка ни пыталась успокоить себя тем, что ей показалось (право, как будто Алоис и раньше не метал в ее сторону злобных взглядов!) и что все его недовольство это всего лишь бытовая обида, взять себя в руки не выходило. Со стороны ничто не выдавало состояния Хартстоун - выражение ее лица словно застыло с того момента, когда она в последний раз говорила. Было ли это проявлением стресса или же невероятной силы самообладание, Бет сама не смогла бы сказать. Так или иначе, было не время в себе разбираться - надо сбросить с себя эту душащую заторможенность и вернуться в разговор.

- Что касается мер по беженцам - мы рады, что наши предложения не вызывают у вас мгновенного отторжения. В конце концов, после войны людям не помешает подобного рода дисциплина, - после инициированного Ферном тоста регент наконец подала голос, - Мы принимаем ваше желание предотвратить возможные проблемы, связанные с происходящими на острове экспериментами, - Элизабет повернулась к юноше и кивнула ему в знак того, что высказала по поводу острова и документов все, что хотела, и что он может передавать документы. Отпив вина, Хартстоун продолжила говорить, - Наша сторона тоже заинтересована в расследовании всего, что имеет связь с Хаттером. Будем рады сотрудничеству, и да будет оно плодотворным!

Мягкая полуулыбка продолжала осенять бледные ланиты достопочтенной правительницы, что так упрямо вела нелегкое сражение со своим организмом; звуки в голове начали сливаться в ужаснейшую какофонию, эхом чеканившую слова, кои она не могла бы присвоить себе и озвучить как собственный мысли. Борьба эта становилось всё сложней, и даже отвлекаясь на собственную племянницу, тихо восседающую рядом с ней, у нее не получалось смирять бурные потоки наносного, словно заклятием, возмущения. Однако вид её оставался чинным. Девушка еще раз одарила каждого из сотрапезников внимательным взглядом, подмечая и скромную растерянность со стороны Хартстоун, предполагая, что состояние червонного регента вызвано истощающей тревогой, и чванливые взгляды Квинси, недовольно и брезгливо перебирающей приборами подданное рыбное кушанье, и воинственно-доброжелательный настрой Блэквелла, предпринимающего все доступные ему меры, дабы сохранить гордость своей страны, но и не проиграть сложенные давеча потуги в строительстве мира между двумя сторонами. Разные в своей сущности, но отнюдь не блеклые, гости казались ей такими живыми и по своему наполненные; увы, ей не удалось устроить по-настоящему дружескую атмосферу, что смогла бы полностью обнажить их натуры, но медлить было нельзя - противники мирного исхода войны могли в любой момент нанести решающий удар, что посеет еще больший раздор. За одну смерть было заплачено слишком много жизней, а возможность отомстить сказалась лишь на невинных гражданах - злодей же пал без помощи монарха. Эта распря прогрессировала пять долгих лет, заходя лишь в еще большие тупики и не оставляя никому места для отступления. 

– Решительно разделяю Вашу радость, – отвечала правительница, медленно вставая с бержера, – Пускай же сотрудничество наших стран не остановится на расследовании одного дела, – голос её приобрел силу, с которой правитель оглашает свои конечные резолюции или зачитывает вдохновленную речь, – Отныне обидам прошлого не место в нашем совместном будущем, – декламировала девушка уже не только для своих гостей, но и для всех присутствующих, что следом за Белой Королевой поднялись со своих мест, готовясь аплодировать своему монарху, – Мне нет причин не доверять Вам, ибо в пороках мы равны, а доблесть и честь познаются лишь в поступках. Мы многое потеряли, но с этого дня обретем вновь кое-что важное - союзника, равного нам по силе. Как старые друзья, разрешающие конфликт, мы все найдем в случившимся урок и более не повторим зловещих ошибок. Узы наши, после всех испытаний, лишь больше скрепятся, и каждый станет немного мудрее прежнего себя. Общий траур скрасим рождением нового общества, где не будет места разоряющей ненависти; я отдаю своё предпочтение согласию и свету, былой же войне отвечу отречием, – под ликующие аплодисменты придворных, она вновь сделала небольшой глоток хмельной жидкости.

Но слабость поразила её внезапной дрожью; бокал с вином со звоном рухнул вниз, обагряя белые скатерти. Прислуга кинулась к королеве, подхватывая её и усаживая на место до прихода лекаря. В суете, пока девушку, обмахиваемую веерами со всех сторон, не потерялась лишь Зауэр, державшая за руку Её Величество; глаза властительницы Шахматных земель покрылись пеленой, а по августейшим губам струились капли крови. Но столь же неожиданно, как и усугубился приступ, он отступил. Сознание потентата стало прояснится, боли же, как будто доселе и не было, а об полу-обморочном состоянии напоминала только темно-багровая полоска на белом платье. Отогнав от себя посторонних, дворянка изумленно смотрела на маршала, желая поделиться чудом столь быстрого выздоровления, но заводить об этом беседу при посторонних она не захотела. Впрочем, Тереза поняла её и без лишних слов, кивая и поправляя свой парадный мундир. Теперь маршал могла видеть происходящее чуть яснее, и заметила ожидающих разрешения подойти двух гвардейцев - они незаметно явились в самый разгар паники, а потому сдержанно стояли у колон, обвитых флористическими каскадами, будто бы прячась. Женщина грозно подозвала подчиненных, кои немедленно просили разрешения зачитать срочную депешу вслух. 

– Только, если оно требует внимания других, – строго наказала Зауэр и солдаты переглянувшись, решительно предположили, что неотложное дело касается всех присутствующих. 

– «В первом часу этого дня в западном крыле начался пожар, предполагающий, что караульные главных ворот устроили безуспешный взрыв. Капитан дворцовой стражи занимается допросом свидетелей, виновники по собственной воле вскрыли себе горло.»

– По собственной? – возмутилась маршал, когда бледнеющая от тревоги правительница, издала громкий всхлип, – Террористический акт, – заключила она, складывая руки на груди, – Причина провала взрыва известна? 

– Да, повреждение используемых снарядов. Ночью прошел дождь.

– Значит, готовились заранее… Заговор против перемирия от безмозглых диссидентов. Кто занимался набором рекрутов для наружных караульных? – ворчала маршал, лихо ярившись внутри, – Требуется незамедлительно вывести всю прислугу и служащих с территории, подвергнуть допросу каждого, вышестоящих лиц эвакуировать из опасных зон в сопровождении личной охраны, а все караулы должны быть собраны на дворцовой площади, я не потерплю у себя государственных изменников. 

От Господина Блэквелла к Господину Ларушу.

Если бы я не знал, мой дорогой друг, что Вы являетесь человеком величайшего достоинства связь Ваша с лордом Дьедонне казалась бы мне донельзя дерзкой выходкой и могла бы быть причиной моего величайшего расстройства! Однако Вы ясно доказали мне ещё при знакомстве, что лишь чрезвычайно добры и желаете видеть в людях лучшее, что возможно и стало причиной Вашей небольшой неудачи (которая кажется обернулась для Вас любовным триумфом). Только эта Ваша черта спасает Вас от моего гнева, разочарования и сердечной обиды. Как великодушный и чуткий друг, я так же ставлю под сомнения все свои опасения. И потому, пока ещё, считаю их только лишь опасениями, а не обвинениями в адрес Лорда Дьедонне. Это письмо и каждая упомянутая в нем просьба — призвана их развеять. В конце концов, несмотря на всю воинскую бдительность и даже паранойю, я искренне хотел бы стать лучшим человеком, учась у старшего, у Вас того, кого я глубоко уважаю. Поэтому как бы сильна не была моя тревога, я буду верить в лучшее, следуя Вашему примеру, до тех пор, пока Ваши ответы на мои вопросы не станут роковым уточнением. Если же, в конце концов, обнаружится, что я глубоко заблуждаюсь нанося и Вам, и Лорду Дьедонне личное оскорбление излишней осторожностью — помните, что мне совсем не будет скучно выслушать любые Ваши наставления, принять любое наказание за оплошность, которое Вы мне назначите.

Если угодно, теперь я начну излагать Вам обстоятельно, что вызвало во мне предчувствие надвигающейся угрозы.

[.... примерный краткий пересказ событий....]

Таким образом, мы имеем дело с колье Датуре. Мне известно, что его магические свойства — с лёгкостью любых поверий могут быть всего лишь выдумкой. Однако если предположить, что оно и вправду может воскрешать мёртвых — по всем принципам и законам алхимии, известным ныне, цена такой магии будет неизмеримо высока. Я опущу тот факт, что перевоз подобной драгоценности, да ещё и на Вашем судне, само по себе — большой скандал, и это только забота нашей с Вами связи, что мне удалось удержать Ваше имя вдалеке от этих разбирательств. Конечно, я предполагаю, что возможно, Вы уже давно знали, что именно везёт Ваш корабль, решив пойти на риск ради многолетней дружбы (это заслуживает моего уважения, но мне кажется, многие люди чересчур пользуются Вашей добродетелью). Если же Дьедонне решил умолчать об этой существенной детали — мне глубоко обидно за Вашу дружбу. Другое беспокойство связано с намерением Дьедонна несмотря ни на что провести выставку, демонстрируя там подобного рода артефакт. За его магическими свойствами уже охотятся, как показала практика, поэтому у меня нет ни малейших сомнений, что найдутся те, кто захочет его выкрасть. Ситуация окажется печальной, если у этих людей хватит, по-мимо прочего, и знаний, чтобы согласно слухам, воскресить мертвеца любой ценой. Следующее опасение, вызвано тем, что и сам Дьедонне может стать человеком, которого привлекла далеко не художественная ценность колье. Я слышал от него же, что его жена больна. Но учитывая то, что никто из общества не видел ее уже очень давно, а Дьедонн переживал за колье более, чем за любую другую вещь из утонувшей коллекции, это настораживает и наводит не на самые приятные мысли. Кроме того, Ваш друг, имел неосторожность сказать, что даже цену за выздоровление супруги он заплатит любую, что уж говорить, на что он готов, ради ее воскрешения... Впрочем все это, может совершенно не означать того, что Леди Дьедонне мертва, однако... Из других своих наблюдений, я понял, что сильная привязанность Лорда либо не встречает ответной взаимности, либо по-крайней мере, он сам сомневается в том, что он — все, что необходимо для счастья его супруге. Может ли быть такое, что их семья недавно понесла утраты, непоправимые для Леди Дьедонне? Быть может Лорд надеется вернуть ее расположение, воспользовавшись колье Датуре? 

Все эти вопросы я задаю, надеясь, что Вы знаете своего друга намного лучше, чем я. Хотя единственное, что я понял о Лорде наверняка это то, что человек он скрытный и вполне возможно, что и Вы не знаете о нем многое.

Тем не менее, прошу Вашей помощи: что же случилось с Леди Дьедонне, навещали ли Вы ее в последнее время? Если нет, не могли бы Вы навестить больную жену своего друга, в его незапланированное отсутствие, а затем поделиться увиденным с нами? Быть может, Вам известно что-то о потерях этой семьи? Быть может, Вам известно что-то о происхождении колье или хотя бы, Вам знаком тот человек, кто может больше рассказать о том, каков ритуал, результат которого сделал это колье столь известным в окружении коллекционеров? Есть ли что-то, что Вы можете вспомнить о Дьедонне, что казалось Вам в его поведении странным и непривычным в последнее время?

Возможно, я мог бы даже упросить Вас воспользовавшись статусом друга Дьедонне, под хитрым предлогом забрать камень из музея, чтобы как минимум — отложить выставку до момента, когда его происхождение и магические свойства не будут уточнены, чтобы не подвергать людей огромному риску, в ходе ее проведения.

Мне страшно предположить, что может случиться, если у эта безделушка действительно воскрешает мертвых...

Может быть, я всего лишь схожу с ума, война и не такое делает с людьми. Тогда, считайте все это смешной причудой! Я наверняка кажусь вам взбалмошным, чересчур своевольным и не знающим никаких границ юношей, но тем не менее, Вы должны понять, что именно это помогало мне выживать с самого моего детства.

В конце концов, подумайте, какие неприятности Вас могут ожидать, если Вы окажетесь связаны с именем безумного некроманта, а о Вашей дружбе, кажется, известно всем...

В очередной раз приношу извинения за столь самозабвенное письмо. Надеюсь, Вы отнесётесь к нему с пониманием. 

Совершенно некстати, извините так же и мое излишнее любопытство, но я чувствую странную ответственность за Ваше признание Росси. Все ли у вас хорошо? Не в обиде ли вы оба на меня, за мой бестактный блеф на празднике? Искренне желаю вам счастья. Рад был бы оказаться его причиной, не неся на совести Ваше разбитое сердце!

Письмо Ларуша к Блэквеллу

Ваше Превосходительство, 

Я был весьма удивлен получить Ваше письмо столь внезапно, но содержание его поразило меня еще сильнее. Прежде всего, хочу поблагодарить Вас за добрые слова в мой адрес, а также проявленное Вами уважение к моей скромной персоне. Я глубоко ценю то, что Вы ставите моё мнение во внимание, а также обращаетесь ко мне за знаниями в сфере искусства и магии, хотя я не могу назвать себя настоящем экспертом, лишь увлеченным поборником. Но отвечая на Ваши вопросы по порядку, хочу заверить Вас, что мне было известно, что перевозит моё судно. Так или иначе, но сама транспортировка ювелирных украшений и прочих экспонатов на территорию Червонной страны была произведена совершенно легально, все продукты творчества имеют верно заполненную декларацию, даже колье Датура, несмотря на то, что изначально оно получено довольно кощунственным методом, коих я одобрить не могу. Вопрос морали для меня всегда превыше эгоистичных желаний и тяге к прекрасному, но вот Лорд Дьедонне не имеет предубеждений перед красотой. Я же согласился на это по своей воле, за что Вы в праве меня осудить и я честно признаю вину перед нравственностью, но мой голос имеет наименьшую ценность в сознании Лорда Дьедонне, поэтому отступи я тогда от его предложения, мой порывистый друг бы наслал бы на себя ненужное внимание, перевозя снятые с усопших тел драгоценности, привлекая тем самым еще больше бандитов, жаждущих той силы, которую они не понимают. Но не поймите превратно, я ругаю Его Благородие лишь из добрых побуждений, искренне полагая, что наша дружеская связь обязует меня быть честным с ним. Он прекраснейший человек, хоть со стороны кажется слегка безумным, но, пожалуй, это свойственно всем творческим гениям, тем более столь чувственным. Упрямство - единственный грех, что я в нем узнаю, который несет в его жизнь хаос, ведь ревнители эстетизма всегда навлекают на себя беды за слепоту и безучастность к материи, отвергая всё, кроме своей любви, но прошу Вас поверить мне, этот человек не способен на те страшные преступления, что Вы описали! Лорд Дьедонне весьма разговорчив, бросаясь такими громкими словами о жертвах, но он в жизни не обидел ни единой души. Во всяком случае, за все десять лет нашего знакомства, он показывал себя как достойнейший человек и верный муж, каждый кто знал его с детства может подтвердить мои слова… Что касается Леди Дьедонне, то она действительно не выходила из своего поместья уже два года по причине болезни, однако, я переодически наношу их семье визиты, и если же мои глаза мне не обманывают, то Вы ошибочно поспешили с выводами о том, что жена моего друга почила. Благо небесам, эта женщина жива, хотя пребывает в весьма странном, по моим меркам, состоянии. Буквально несколько месяцев назад я наносил визит в их дом, где имел честь поприветствовать Её Благородие, однако она выглядела столь подавлено и беспомощно, что отказалась удостоить меня хотя бы взглядом, иногда же во время моего пребывания мне и вовсе запрещено входить в покои больной. Такая здоровая и сияющая ранее, она совсем зачахла от своего необъяснимого состояния… Такая ужасная участь для столь красивой женщины, пускай её характер не располагал меня, но никто не заслуживает таких мучений. Особенно я сочувствую Лорду, который не в силах что-либо сделать, но вынужден наблюдать за медленным увяданием. Впрочем, странности на необъяснимой болезни не заканчиваются, ввиду своего состояния, которое видимо отразилось в душевных страданиях Мирабеллы Дьедонне, она совершенно не желает видеть своего мужа и разговаривает с ним исключительно через дверь, а также вот уже второй год в их поместье занавешены все зеркала, и дворецкие тщательно проверяют гостей на наличие оных, прося их оставить на время пребывания в прихожей… Но, знается мне, что подобные причуды не столь редки в богатых домах, а потому я предпочел сохранить молчание, не давая волю своему любопытству. Впрочем, я исполнил Вашу просьбу, посетив особняк, чтобы занести документы секретарю, и хоть меня не пустили в спальню, но я отчетливо слышал девичий плач, столь громкий, что неловкость погнала меня прочь от покоев знатной леди. 

Двигаясь дальше, хочу сообщить Вам, что идея провести выставку, оставив колье Датура на хранение в главном музее принадлежит мне. Я сам не брезгую иметь в своей коллекции магические артефакты, но сила их мне хороша известна и далеко не столь могущественна, чтобы бояться, но желание Лорда хранить колье покойницы у себя, без надлежащей защиты, привело меня в ужас. Не только страшна угроза воровства подобной вещи, но и сама её аура. Увы, я не осведомлен о настоящих способностях данного украшения, и не могу подтвердить или опровергнуть то, что молва о нем ходит как о воскрешающем предмете, но опровергать опасность проклятой вещи не стану - многие магические оценщики согласиться со мной, что рубины в этом украшении содержат невообразимо большое количество энергии. В национальном музее подобный предмет могут как защитить от неокрепшие жадных умов, так и запечатать разрушительную силу. Разве не лучше, чтобы опасная часть коллекции хранилась в надежном месте, но могла продолжать радовать глаз без неприятных последствий? Я уверен, что крупная выставка удовлетворит желание Дьедонне похвастаться своим состоянием и спасет его от множества неприятностей. 

«Датура» – это колье, коему насчитывается более пяти столетий. Конечно, оправа ожерелья несколько раз реставрировалась, но сами рубины никогда не заменялись. Существует множество подделок, потому что легенда этой вещи сильно привлекает коллекционеров и охотников за сокровищами. Настоящие камни, если Вы в смотритесь в них, несколько отличаются от простых рубинов - внутри заметны небольшие алые капли, которые перемещаются в них подобно пузырям в небольшой герметичной емкости. 

История гласит, что в одном маленьком королевстве, которое уже давно стерто с карт, жили две прекрасные знатные дамы, затмевающие своей красотой всё живущее на земле; они носили самые лучшие одежды, поражая выходными платьями и украшениями все соседние земли, лица их всегда были румяны и белы, волосы не путались даже во время сна - они были вестниками идеальной молодости, венцом красоты, в которой обе были друг другу совершенно равны, разделяя свой триумф над всеми. Не завидуя, но искренне любя друг друга, они жили мирно, пока время шло своим чередом, понемногу отнимая юношескую красоту, заменяя её взрослой величественностью. Но всем отмерен свой срок, и одна из девушек внезапно умерла. Преподнося умершей последний свой дар в виде ожерелья, выжившая расплакалась кровавыми слезами, орошая лицо и покрытую ожерельем шею, замертво падая на свою подругу, и пробуждая труп, который со второй жизнью стал прекраснее, словно впитав утерянную молодость обоих. Отныне все кто смотрел на ожившую не могли поверить, что это живое существо, и словно под гипнозом повиновались любому капризу. Конечно, версий у легенды происхождения Датуры очень много, но у этой есть хотя бы несколько оснований быть схожей с правдой - существуют исторические документы подтверждающие нахождение в то время, и в том месте схожих персон. Люди любят приукрашать и мистифицировать события, поэтому точных записанных сведений сейчас уже не отыскать… Надеюсь, что смог хотя бы немного быть Вам полезным, развеивая Ваши сомнения на счет Лорда Дьедонна и его планов. 

Что касаемо моей персоны, то я не могу остаться в обиде на человека, который странным, но весьма успешным образом помог мне раскрыть свои сердечные намерения. Признаюсь честно, произошедшее на балу до сих пор вызывает во мне ураган эмоций, но вовсе не злости или сетования. Даже если бы мое признание в итоге было бы отвергнуто, это было лучше, чем оставаться в трусливом неведении, а Вы не были бы повинны в безраздельности моих чувств. Как и ранее, я благодарен Вам за содействие и партнерство, более того, насколько мне доложили, Вы уберегли мой корабль, потонувшие вещи и нанятый экипаж от нападения пиратов за что я вновь испытываю к Вам огромную признательность. Думаю, что и Лорд Дьедонне, чью жизнь Вы уберегли в тот день, поддерживает моё желание ответить Вам благодарностью. Сам же я в растерянности от того, что не знаю как её выразить, тем более, что моё общение с Караццо стало ближе. Он даже согласился остаться в моем поместье, возможно, я сумею его склонить к штатской воинской должности. 

Не знаю получилось ли удовлетворить Ваше любопытство, но в любой момент я готов принять Вас у себя и поделиться всеми знаниями, коими располагаю. Желаю Вам пребывать в здравии и хорошем расположении духа, а также успеха в будущих переговорах. Прикладываю к письму довольно неформальный подарок, и прошу не осуждать за мою дерзость вручить Вам парфюм, не зная Ваших вкусов, но отправить пустую бумагу мне несколько стыдно. 

Искренне ценящий Ваше расположение,

Орельен Ларуш.